На рубеже XIX–XX веков Хельсинки испытывал довольно сильное влияние Санкт-Петербурга. Столица империи, находящаяся совсем рядом, диктовала театральную моду и поставляла книги для городской библиотеки. Русские посещали Гельсингфорс как туристы, а финны ехали в Петербург по торговым или служебным делам. Какими же казались города друг друга представителям разных народов?
Финские историки уже давно изучают записки, публикации в газетах – впечатления от посещений Санкт-Петербурга, размышления о нем. Русские историки, в свою очередь, подходят к вопросу со своей стороны, изучают записки Ф. В. Булгарина, Я. К. Грота, А. П. Милюкова и других общественных деятелей и публицистов. Делались открытия и скромные выводы, защищались кандидатские и докторские диссертации, но попыток совместить два взгляда, направленных друг на друга, не возникало.
Но вот в конце 2012 года издательство «Нестор-История» выпустило необычный сборник исторических статей. Благодаря поддержке Академии наук Финляндии и Российской академии наук под одной обложкой оказался целый ряд исследований, посвященных взаимовлиянию Петербурга и Хельсинки во второй половине XIX – начале XX века. Это совершенно новый уровень сотрудничества ученых двух стран и очень важная веха в истории изучения русско-финских отношений.
Санкт-Петербург глазами финских корреспондентов
Масштабы столицы империи впечатляли финнов. Как отмечает в своей статье профессор Тимо Вихавайнен, одна только Нева представлялась могущественной рекой, подобных которой в европейских городах не встречалось. Здание Главного штаба казалось самым монументальным в мире. Зимний дворец, Летний сад, Исаакиевский собор – все это описывалось туристами в своих записках в обязательном порядке и отсылалось в любимую газету. Даже жилые дома Петербурга казались столь огромны, что в одном таком, казалось, могло проживать все население маленького финского городка.
Сильное впечатление производил Невский проспект. 
Здесь рядом с роскошно одетыми дамами, явно принадлевшими к высшему свету, можно было увидеть оборванных крестьян. Удивляла и пестрота трактиров. Один автор писал, что здесь сидели бок о бок мужики в тряпье и обносках, чиновники в потрепанных мундирах, читавшие газеты; бабы с детьми брали суп, купцы пили чай, «святые отцы» – попы – налегали на водку. Иногда начинали петь, потом дрались, но вскоре мирились и целовались. Удивило корреспондента и то, что никто друг другу не мешал и не было «такого грубого дебоша, как у нас».
Очень сильное впечатление производила Масленица. Финские газеты описывали ее постоянно, хоть и примерно одинаково. Очевидно, картина поражала финнов, никогда не видевших ничего подобного, и они не могли не поделиться впечатлениями. Иногда Масленицу сравнивали с ночью в Неаполе или Боспори, иногда говорили о «сумасшедшей неделе». Город был переполнен горками, каруселями, балаганами; на льду Невы возводился ледяной дворец. Писали финны и о Пасхе, причем обычай христосоваться казался авторам совершенно экзотическим. Всеобщее целование, несмотря на класс, пол и возраст, считалось ритуалом специфическим, но красивым. Ведь хозяева целовали слуг, и даже император мог целовать своих православных караульных. А один автор поведал о русском крестьянине, который выпил столько водки, сколько хватило бы на целый год, за обедом.
Писали в газеты не только туристы, но и финны, находящиеся на государственной службе. В своей статье Тимо Вихавайнен отмечает, что впечатлениями с газетой «US» в 1883 году делился финн из охраны императора. Он удивлялся простоте членов императорской фамилии и спартанскому образу жизни великих князей. Все они были чрезвычайно любезные люди и старались «немножко разговаривать с ним по-фински».
Финские города в записках русских путешественников
В своей статье Н. И. Приймак цитирует записки А. П. Милюкова, Ф. В. Булгарина, Я. К. Грота, отмечавших сильное воздействие природы на образ жизни и характер финнов. «В финляндском городе та же мрачность и безмолвие, как в окружающих его городах и озерах. Деревянные домики, потемневшие от времени или окрашенные в любимый красный цвет, вполне гармонируют со страной, покрытой массами серого и красного гранита», деревни «разбросаны в таком же хаосе, как земля и воды».
Небольшие города тоже казались тихими и даже унылыми. Описывая Санкт-Михеле, русский публицист признается, что маленький, чистенький городок, правильно выстроенный по плану, поразил своей могильной тишиной. На главной площади был большой луг, обсаженный с четырех сторон тощими березками и обнесенный небольшим забором – вероятно, для того, чтобы люди не беспокоили гуляющих там коров. В девятом часу вечера улицы были уже совершенно пусты: город уснул, не дожидаясь сигнала ночного сторожа.
Выборг на этом фоне выглядел веселым и почти многолюдным. В нем, по мнению Милюкова, имелись «все признаки порядочного города»: каменные дома, торговля, публичные сады, нищие, книжные лавки, кондитерская и гауптвахта. Выборг напоминал Россию, обычный губернский город с его обычной жизнью: ничего непонятного, чужого в нем не чувствовалось.
Иначе было с Гельсингфорсом. Н. И. Приймак отмечает, что ни один публицист не мог обойти вниманием особенности природного ландшафта. Хельсинки представал городом, стоящим на гранитных скалах, у подножия которых «море с печальным шумом плещется однообразно о серые камни». При этом Гельсингфорс производил впечатление города, не имеющего прошлого: без малейшего остатка старины, без памятников, без легенд и преданий.
Многим публицистам при этом казалось, что он напоминает уголок Санкт-Петербурга или даже Петербург в миниатюре. Способствовали этому правильно расположенные широкие и прямые улицы, правильные четырехугольные здания. Однако не покидало чувство, что город живет приезжими, что он просыпается с первым весенним пароходом и засыпает с последней кружкой минеральной воды, выпитой на местном курорте.
В перечислении зданий, выделяющихся своим величественным обликом, все путешественники были единогласны: Сенат, университет, университетская библиотека и обсерватория. Однако и в этом городе, застроенном по плану, природа играла значительную роль. Гельсингфорс был вырван у природы силой, встроен в скалу. Лестница от Сенатской площади, ведущая на скалу, стала пьедесталом собора, ровные улицы были «вырваны силой пороха у гранитной скалы», заведение минеральных вод тоже было устроено на куске гранита, стремящемся ввысь.
Горький финский театр
Культурное влияние России особенно сильно на рубеже XIX–XX веков чувствовалось на театральных подмостках Финляндии. Согласно данным историка Л. Бюклинг, репертуар русского казенного театра в Гельсингфорсе состоял из тех же пьес, что были представлены на российских сценах. Сюда приезжали труппы, гастролировавшие в провинциальных городах империи. Однако они подчинялись не только общим правилам драматической цензуры, но и решениям дирекции театра и армейского руководства – ведь в городе находился большой гарнизон, который ни в коем случае нельзя было разлагать политическим вольномыслием.
Пьесы Горького сильно выделялись среди развлекательного репертуара – этому способствовало нарастание революционных настроений в обществе. В годы первой русской революции огромный успех горьковских спектаклей часто побуждал антрепренеров из-за кассовых соображений настойчиво обращаться за разрешением постанвки его пьес. Горький наверняка обеспечивал аншлаг, мог поддержать пошатнувшиеся дела любого театра. Так было по всей Российской империи, и Великое княжество Финляндское не исключение.
Театральный сезон 1905–1906 года (пик революции) был настоящим «горьковским сезоном» в театре Гельсингфорса. Петербургская труппа показывала пять пьес: «Дачники», «На дне», «Дети солнца», «Мещане» и «Варвары». Все эти произведения были разрешены правительством. А вот пьеса «Последние», написанная в 1908 году, была решительно запрещена цензурой, напуганной недавно отгремевшими революционными событиями. Однако спектакль все же был поставлен в Гельсингфорсе в феврале 1909 года труппой З. А. Малиновской. Бывшая артистка Императорских театров, энергичная Зинаида Александровна впервые поставила эту пьесу в Ташкенте в 1908 году, еще до цензурного запрета. Историки полагают, что именно это – факт первой постановки в России – помог ей «пробить» постановку в Финляндии.
Л. Бюклинг в своей статье отмечает: в среде русских артистов и критиков бытовало мнение, что в Финляндии театры пользовались исключительными правами ставить запрещенные в России пьесы. Но то, что получилось у Малиновской, удавалось далеко не всем.
Летом 1907 года труппа актера В. Гардина в летнем театре курортного Териоки (ныне – Зеленогорск) пыталась поставить пьесу Горького «Враги», запрещенную в Петербурге. 
Однако финская полиция проявила бдительность и не разрешила спектакль. В другой раз после спектакля по запрещенной пьесе О. Уйальда «Саломея» было дано распоряжение об аресте Гардина. Но финский чиновник териокской полиции предупредил актера, и он успел выехать в Гельсингфорс. Таким образом, репертуар русских театров на территории Финляндии подчинялся правилам цензуры Российской империи, хотя и с некоторыми исключениями.
